Падение за всего несколько августовских дней правительства Афганистана, без всякого сомнения, произвело шокирующее впечатление, как на самих афганцев, так и на сторонних наблюдателей. Мало кто ожидал, что захват 6 августа бойцами радикального движения Талибан малонаселенной провинции Нимруз на юго-западе Афганистана приведет к таким неожиданным последствиям. Все-таки Нимруз это сравнительно небольшая периферийная пустынная провинция, где проживают главным образом белуджи. Соответственно, ее падение не могло иметь критического значения для официальных властей в Кабуле.
По-своему, было даже логично, что правительственные войска оставили такую провинцию, которую было трудно защищать. При этом она не имела особого стратегического значения и находилась слишком близко к Пакистану, вернее к его провинции Белуджистан. Соответственно, она была уязвима для действий со стороны сторонников Талибан из этой страны. Тем более, что большая часть белуджей живет все-таки именно в Пакистане, среди них таких сторонников всегда было немало.
Поэтому можно было предположить, что правительственные войска оставили более уязвимый Нимруз, чтобы собрать силы для защиты более важных территорий. Так, для любого афганского правительства с центром в Кабуле стратегически важно контролировать некоторые территории. В первую очередь такому правительству необходимо удержать главные преимущественно пуштунские провинции. На юге это Кандагар и Гильменд, на юго-востоке Нангархар, Логар, Забуль, Пактия, Пактика. В том числе потому что государство все-таки называется Афганистан. Потеря этих провинций лишает любые власти в Кабуле его пуштунской составляющей.
Кроме того, это автоматически создает ситуацию, когда с пуштунского Юга может начаться война против Севера с его преобладанием национальных меньшинств. К примеру, так было в 1929 году, когда в Кабуле власть захватил таджикский полевой командир, известный под именем Хабибулла-хан или под прозвищем Бача-и Сакао (сын водоноса). Пуштунские племенные ополчения вазиров и масудов нанесли ему поражение и вернули к власти монархическую династию из племени дуррани.
В 1989 году после вывода советских войск правительство Наджибуллы отчаянно защищало главные города на юге Кандагар, Джелалабад и Хост, чтобы не дать моджахедам укрепиться на территории проживания пуштунов. Потому что в это время правительство в Кабуле все сильнее зависело от поддержки национальных меньшинств – таджиков и узбеков, и в связи с этим нуждалось в сохранении своей пуштунской основы.
После падения Наджибуллы с 1992 по 1994 годы пуштуны под руководством Гульбеддина Хекматиара два года осаждали Кабул с южного направления. В столице тогда укрепилось правительство Афганистана во главе с таджиками Бурхануддином Раббани и Ахмад Шах Масудом. Именно это эпическое противостояние таджиков и пуштунов стало одной из причин появления движения Талибан, которое в 1996 году смогло захватить Кабул, вынудив таджиков отойти на Север. Но проникнуть на Север Афганистана им не удавалось еще два года, пока в 1998 году узбекский генерал Абдул Малик не перешел на их сторону и не открыл талибам дорогу за горный хребет Гиндукуш. После этого талибы еще три года воевали на севере главным образом против местных таджиков, пока в 2001 году не вмешались американцы.
Поэтому было бы неудивительно, что, если бы правительство президента Ашрафа Гани в Кабуле сосредоточило свои усилия именно на защите главных пуштунских провинций на Юге и Юго-Востоке. В такой ситуации Нимруз был не настолько важен. Между прочим, весьма характерно, что во время последних событий юго-восточные провинции капитулировали перед талибами одними из последних, уже после того, как это сделали северные провинции. Это и стало главной неожиданностью.
Собственно, для нынешней ситуации в Афганистане весьма показательно, что в августе 2021 года главные события произошли вовсе не на Юге. Хотя это было бы как раз вполне ожидаемо с учетом того факта, что талибы остаются главным образом пуштунским движением. И там же на Юге находится граница с Пакистаном, откуда талибы теоретически могут получать поддержку, к примеру, добровольцами из числа пакистанских пуштунов, а также студентов медресе из приграничной провинции Хайбер-Пактунхва.
Тем не менее, основные события, которые привели к падению правительства Ашрафа Гани, произошли именно на Севере и на Западе Афганистана. Данные территории имеют стратегическое значение для устойчивости правительства в Кабуле. С одной стороны, через них проходят линии коммуникаций с внешним миром. На Западе через Герат осуществляются контакты с Ираном, на Севере через Балх проходит дорога в Узбекистан, на Северо-Востоке через Тахар и Бадахшан поддерживаются контакты с Таджикистаном.
При этом западные и северные провинции в основном населены национальными меньшинствами – узбеками, таджиками, хазарейцами, чараймаками, а также религиозным меньшинством исмаилитов. Единственной северной провинцией с внушительным пуштунским населением является Кундуз. Все это имеет значение, потому что, напомним, что Талибан все-таки в основном это пуштунское движение. Следовательно, для успешного захвата афганского Севера талибам надо либо перебросить сюда значительные силы с Юга Афганистана, либо постараться привлечь на свою сторону какую-то часть местного таджикского и узбекского населения.
Собственно, именно данные соображения находились в основе всех рассуждений сторонних наблюдателей об устойчивости правительства Ашрафа Гани. Потому что, если талибы не имеют возможности занять Север, потому что там мало пуштунов, тогда правительственные войска могут сосредоточиться на защите Кабула и важных южных провинций. В таком случае Север будет выполнять роль стратегического тыла и через него будут осуществляться поставки необходимых грузов.
Между прочим, именно такая модель позволила правительству Наджибуллы продержаться 3 года после ухода СССР. При этом защита южных провинций во многом осуществлялась за счет сделки с местными пуштунскими племенами, ополчения которых достигали соответствующих договоренностей с просоветским правительством в Кабуле. Поэтому моджахеды с 1989 по 1992 годы так и не смогли взять южные провинциальные центры. Система рухнула только в 1992 году, когда Россия при президенте Борисе Ельцине отказалась поддерживать правительство Наджибуллы, в результате стало нечем финансировать лояльность командиров на местах.
Собственно, и правительство Ашрафа Гани вполне могло следовать той схеме, которую применял еще Наджибулла. Тем более, что в системе власти было много представителей северных национальных меньшинств. Например, вице-президентом был панджшерский таджик Амрулла Салех, важную роль играл еще один выходец из Панджшера Абдулла Абдулла, хотя он и является пуштуном по отцу. Панджшерец Бисмилла Хан был министром внутренних дел. В структурах армии и сил безопасности с 2001 года вообще было много северных таджиков. Потому что именно они в основном и создавали эти государственные институты после падения Талибан в 2001 году. При этом всего таджиков в Афганистане около 30 % населения и теоретически это должно было обеспечить самую серьезную поддержку правительству Ашрафа Гани. Тем более, что они проживают достаточно компактно в северных и западных провинциях.
Важно также, что вторым вице-президентом был хазареец Сарвар Даниш. Как минимум, это означало поддержку хазарейцев, а это от 10 до 15% от всего населения страны. Кроме того, хазарейцы являются шиитами, поэтому у них заведомо сложные отношения с суннитскими радикалами из движения Талибан. И, наконец, за хазарейцами традиционно стоит Иран. Теоретически это обеспечивало стабильность населенных хазарейцами горных провинций в центре Афганистана и выход на Иран.
Еще одну большую группу населения составляют тюркоязычные узбеки и туркмены. Вместе их около 10% населения. Опять же теоретически они обычно ориентировались на Узбекистан. С учетом того, что северные национальные меньшинства в целом имели все основания критически относиться к талибам, то и они вполне могли обеспечить устойчивость правительства Ашрафа Гани даже после ухода американцев.
Можно также вспомнить, что правительство Ашрафа Гани могло опираться также на городское население, особенно в Кабуле, в том числе на местных пуштунов. Естественно, что в значительном большинстве горожане не слишком позитивно относились к талибам с их архаическими практиками. Тем более, что работу многим из них обеспечивало государство. В то время как приход талибов к власти для городского населения означал потерю рабочих мест и разрушение привычного образа жизни.
Кроме того, Ашраф Гани мог также опереться на многие пуштунские племена. Традиционно в Афганистане племена привлекались на сторону правительства оплатой их услуг. Кроме того, их представители в большом количестве служили в армии и силах безопасности. Здесь было много генералов с соответствующими фамилиями, которые указывали на их принадлежность к тем или иным племенам.
Так что в целом такая модель существования Афганистана выглядела вполне устойчивой, что и давало основания предполагать, что правительство Гани в принципе может продержаться сравнительно долго. По крайней мере, до тех пор, пока США оплачивают его содержание. В обычной ситуации Талибану с его партизанскими формированиями потребовалось бы довольно много времени, чтобы занять весь Афганистан. Тем более, что среди его противников были многие бывшие моджахеды, которые обладали необходимыми навыками в борьбе за территорию. Они сами были бывшими партизанами.
Даже если бы талибы получили усиление из Пакистана, как это происходило в 1990-ых годах, все равно борьба в горах вокруг Кабула не только против армии, но и против ополчений местных таджиков и хазарейцев потребовала бы от них колоссальных усилий. Соответственно, война могла бы затянуться на долгие годы.
Фактически от президента Ашрафа Гани требовалось публично сформулировать свою позицию по ситуации вокруг Афганистана в связи с уходом американцев, согласовать ее с политическими силами и, особенно, лидерами этнических общин и отдельных пуштунских племен. Таким образом он должен был дать четкие ориентиры государственному аппарату и обществу, которые и находились в состоянии неопределенности после объявления об окончательном уходе американцев. В таком случае у правительства была бы общая позиция по отношению к Талибан, что создало бы мотивацию для сопротивления им армии и части вооруженного ополчения, привлечение которого обеспечило бы армию дополнительными военными ресурсами.
Однако, это автоматически означало бы усиление роли национальных меньшинств в системе афганской власти. Потому что защита Кабула и особенно его обеспечение ресурсами потребовали бы мобилизации и вооружения дополнительных сил из числа сторонников лидеров национальных меньшинств. Собственно, когда в июле в Кабуле происходили демонстрации ополченцев, готовых выступить против талибов, то было понятно, что в основном это выходцы из национальных меньшинств.
Можно предположить, что такая идея не была особенно популярной среди пуштунской части командования афганской армии. Потому что такие ополчения были бы лояльны своим командирам, что означало изменение баланса внутри афганской системы власти. Если бы Исмаил-хан в Герате, Атта Мохаммад Нур и Абдул Рашид Дустум в Балхе и других северных провинциях начали бы формировать свои вооруженные силы по образцу тех маленьких армий, которые были у них до 2001 года, то это привело бы к автоматическому снижению влияния пуштунского командования в провинциях на Западе и Севере Афганистана. Тем более, что для новых формирований потребовалось бы оружие. Очевидно, что армия не хотела вооружения новой милиции за свой счет.
Здесь стоит обратить внимание на еще одно важное обстоятельство, которое имеет прямое отношение к произошедшим в августе 2021 года событиям. Дело в том, что при президенте Ашрафе Гани афганское правительство с 2014 года оказывало серьезное давление на некоторых представителей национальных меньшинств, особенно тех, которые обладали властью в северных провинциях. Самый показательный пример был связан с Атта Мохаммад Нуром. Этот таджикский полевой командир принадлежал к партии «Джамиат-и ислами», возглавляемой Бурхануддином Раббани. После разгрома талибов с 2004 года он стал губернатором провинции Балх с центром Мазари-Шарифе, самом важном городе северного Афганистана. В декабре 2017 года Ашраф Гани отстранил его от должности. При этом Атта Мохаммад Нур тогда пытался сопротивляться этому решению.
Этим летом Атта Мохаммад Нур пытался организовать сопротивление талибам в провинции Балх, собирал ополчение. Но понятно, что его возможности существенно уступали тем временам, когда он был фактическим хозяином этой провинции. Можно предположить, что, если бы он остался в прежнем статусе, Балх так легко не капитулировал бы перед талибами.
В целом, очевидно, что уход США поставил много вопросов перед всей сложной структурой сдержек и противовесов, которую представляло собой правительство и армия Афганистана. Американцы играли ключевую роль в поддержании ее относительной стабильности. С одной стороны, они регулировали все проблемные моменты в отношениях. С другой стороны, они платили за все, что обеспечивало доходами влиятельных лиц как в правительстве, так и вне его. Поэтому основные игроки были заинтересованы в американском присутствии.
Но эта система не выглядела стабильной. Потому что никуда не делись все внутренние противоречия между разными общинами и отдельными политиками. Соответственно, уход американцев автоматически привел к росту взаимной подозрительности в отношении планов конкурирующих сторон.
Тем более такая взаимная подозрительность только усиливалась в ситуации, когда американцы не информировали своих афганских союзников о своих планах относительно собственного ухода и дальнейшего развития событий. Хотя вернее будет сказать, что они информировали не всех и далеко не полностью. Например, президент Ашраф Гани явно был в курсе многих подводных течений и тайных планов. Сегодня становится известно, что он участвовал во многих закрытых переговорах с американцами. Кроме того, понятно, что он был в целом весьма близок к США в силу своего бывшего американского гражданства.
Конечно, он не был настолько информирован, как другой влиятельный американец афганского происхождения Залмай Халилзад, который считается одним из архитекторов самой идеи договоренностей США с талибами. Именно он проводил переговоры в Дохе с представителями Талибана при бывшем президенте Дональде Трампе, с чего, собственно, и началась вся эта эпопея с уходом американцев из Афганистана. Но все-таки Ашраф Гани, скорее всего, был посвящен если не во все, то во многие детали происходивших событий.
Данное предположение в принципе может объяснить его поведение в дни августовского кризиса, его нежелание принимать решений по организации сопротивления продвижению Талибан и в конце концов его бегство. Потому что при любом развитии событий, при любой возможной накопленной военной мощи талибов, при любой степени их поддержки на местах, такое быстрое поражение правительственных армии, сил безопасности и полиции от партизанского движения было бы просто невозможно. Тем более, на территориях проживания национальных меньшинств.
Без всякого сомнения, это была именно политическая капитуляция, которая имела отношение не только к президенту Ашрафу Гани, но и к значительной части командного состава армии, полиции и сил безопасности. Другой вопрос, с чем именно это было связано? Почему вдруг многие афганские военные не стали сражаться? Почему они предпочли перейти на сторону талибов или просто отказались от борьбы? Почему даже в условиях очевидного паралича центральной власти именно в армии не нашлось подразделений, которые смогли бы просто остаться на своих позициях и тем самым попытаться добиться лучших условий для переговоров или хотя бы для обеспечения эвакуации тех, кому могла бы угрожать месть талибов. Почему бы военным не удержать какую-либо одну провинцию или несколько из них с тем, чтобы не делать ситуацию настолько отчаянной? Почему бы военным на период переговоров не удержать хотя бы Кабул, даже, несмотря на проблемы с его снабжением?
Во времена Наджибуллы вокруг Кабула была система укреплений, которые занимали особенно проверенные военнослужащие из гвардейских частей. Соответственно, тогда партизаны-моджахеды не могли взять столицу штурмом, как не смогли взять ни Джелалабад, ни Хост, которые обороняли в том числе и местные пуштунские племена, поддерживающие правительство.
При Ахмад Шахе Масуде Кабул два года держался сначала против Хекматиара, потом против талибов. Конечно, тогда в городе было меньше населения, но на месяц-другой имеющихся ресурсов могло быть вполне достаточно. Но ничего этого не было сделано, армия просто исчезла и, безусловно, это самая главная интрига всей этой истории с падением того государства, которое США строили в Афганистане с 2001 года.
В данном случае проще всего объяснить ситуацию с афганской полицией. Из почти 300 тыс. человек, о которых говорил президент США Джо Байден, как о тех вооруженных силах, которые были подготовлены американцами и оплачивались ими, большую часть составляли именно полицейские. В большинстве случаев это местная милиция, которая отвечала за порядок в тех или иных уездах в обмен на финансирование и поддержку представителей тех общин, из которых данная милиция была сформирована. Для всех этих людей не было проблемой сменить линию фронта. Они в основном остались на своих прежних местах и просто поменяли флаг на новый. Хотя при этом они автоматически потеряли свою зарплату от правительства. Поэтому их отказ от поддержки правительства мог быть связан только с параличом самого этого правительства.
Несколько сложнее объяснить ситуацию с военными. В первые десять лет своего присутствия в Афганистане американцы при создании афганской армии опирались в основном на выходцев из Северного антиталибского альянса. При этом армия создавалась по западным стандартам, формировались корпуса, всего их было 6 плюс специальные подразделения, новобранцы проходили соответствующее обучение у американских и европейских инструкторов.
Но так как в руководстве армии было много выходцев из национальных меньшинств из бывшего Северного альянса, то и новобранцев набирали в основном на Севере. Поэтому в тех частях афганской армии, которая размещалась на пуштунском Юге, было чересчур много таджиков, хазарейцев и узбеков. Естественно, что пуштунам это в целом не нравилось. Для этого периода были характерны ожесточенные боевые действия на Юге Афганистана, в которых активное участие принимали военные из международной коалиции. Это было то время, когда США держали в Афганистане больше 100 тыс. военных. В то время как на Севере не было никакой антиправительственной активности.
Понятно, что ожесточенные бои на пуштунском Юге приводили к тому, что потребность в рекрутах только усиливалась, что вело к увеличению масштабов их набора в северных провинциях. Боевые действия на Юге никак не способствовали деятельности вербовочных бюро, как и других государственных структур. В это время пуштунские районы Юго-Востока Афганистана все чаще выпадали из тех процессов государственного строительства, которые пытались организовать США. Тем более, что в соседней пакистанской провинции Хайбер-Пактунхва (бывшая Северо-Западная пограничная провинция) одновременно шли бои пакистанской армии против местных пуштунских командиров, близких к Талибану. Так что война происходила по обе стороны афгано-пакистанской границы.
В результате получалось, что ставка на северные национальные меньшинства фактически привела американцев к необходимости самим воевать на Юге Афганистана. В то время как использование на Юге тех частей афганской армии, которые были сформированы на Севере, только провоцировало здесь усиление пуштунского сопротивления.
Стоит отметить, что в это время президентом был Хамид Карзай из племени дуррани. В Кандагаре, где в основном проживали представители этого племени, ситуация была относительно спокойной. Большую роль в данной провинции играл брат афганского президента. Хотя бои шли в соседней также дурранийской провинции Гильменд. Но здесь надо обратить внимание, что Гильменд это одна из главных территорий производства опиума.
Но все-таки основная напряженность имела место в юго-восточных провинциях, которые граничили с так называемой зоной свободных пуштунских племен в Пакистане. С афганской стороны здесь в основном проживали пуштуны из племени гильзай. Между прочим, характерно, что после апрельского переворота 1978 года все руководители Афганистана от коммуниста Нур Мухаммеда Тараки до лидера Талибан Муллы Омара были именно гильзаями. Кроме таджика Бурхануддина Раббани. Гильзайско-дурранийские противоречия отчасти все еще играют определенную роль в политической жизни Афганистана.
Показательно, что в 2014 году президентом стал Ашраф Гани Ахмадзай. По происхождению он как раз являлся выходцем из племени гильзай. Хотя Ашраф Гани приехал в Афганистан из США, где работал профессором в университете, все-таки его племенное происхождение имело значение.
О масштабе проблемы межплеменных противоречий говорит тот факт, что во втором туре президентских выборов 2014 года, проигравший в первом туре кандидат из дуррани Залмай Расул призвал голосовать вовсе не за Гани, хотя они оба пуштуны, а за его соперника Абдуллу Абдуллу. Сам Абдулла по отцу пуштун, но на выборах его обычно поддерживают в основном таджики.
То есть, пуштун Залмай Расул из старой дурранийской аристократии выступил против кандидата-гильзая Ашрафа Гани и таким образом поддержал представлявшего интересы таджиков и частично других национальных меньшинств Абдуллу Абдуллу. Понятно, что это было следованием прежней политической практики времен президентства Хамида Карзая, при котором дуррани активно взаимодействовали с таджиками. Но все равно это отражало межплеменные противоречия среди пуштунов.
При президентстве Ашрафа Гани ситуация в Афганистане несколько изменилась. На пуштунском Юге стало гораздо спокойнее, зато ситуация заметно обострилась на Севере. В частности, здесь стали происходить нападения боевиков Талибан на горные уезды в провинции Бадахшан, а также была предпринята попытка захвата Кундуза. Очень похоже, что одной из причин возникновения проблем с безопасностью на Севере и снижения уровня таких угроз на Юге тогда было заметное сокращение степени влияния таджиков и других национальных меньшинств на военно-политические вопросы при Ашрафе Гани. В частности, назначенный президентом Карзаем в 2012 году министром обороны Бисмилла-хан, при Ашрафе Гани в 2015 году уступил свой пост пуштуну Мохаммеду Масуму Станекзаю. После этого до лета 2021 года эту должность занимали пуштуны.
Как следствие, в афганской армии как раз и выросло влияние пуштунов. С точки зрения построения государства Афганистан возможно это и было логичным решением, тем более, что на пуштунском Юге действительно боевые действия пошли на убыль. Следовательно, определенный результат в такой политике был.
Но когда американцы решили уйти, то мотивация пуштунов в составе армии оказалась существенно ниже, чем мотивация ветеранов Северного альянса из числа национальных меньшинств. В связи с тем, что пуштуны преобладали на командных постах, в том числе в северных провинциях Афганистана, усилий спешно собранных ополченцев из таджиков и узбеков оказалось недостаточно. Очень показательно, что немногие свидетельства из гущи событий описывают, как армейское командованием отказывалось сражаться. Именно так якобы попал в плен к талибам в Герате Исмаил-хан. Он со своими людьми оказался заблокирован на военной базе, а затем после капитуляции военных также вынужден был сдаться.
В любом случае очевидно, что афганские военные по всей стране практически не сопротивлялись талибам. Причем, позиция полиции в данном вопросе не играет особой роли. Большая ее часть находится в регионах и по понятным причинам готова поддержать сильнейшего. Но вот армия и ее неожиданная капитуляция вызывают много вопросов. Сколько бы ни было талибов для борьбы против армейских частей, но, как минимум, в Кабуле, Мазари-Шарифе и Герате им потребовалось бы много времени и сил, чтобы справиться с местными военными, будь они пуштунами, таджиками или узбеками, если бы у них было желание сражаться.
Но и по позиции национальных меньшинств также есть вопросы. Конечно, можно говорить, что у них не было отдельной армейской структуры, как это было в 1990-ых. Напомним, что тогда правительство Наджибуллы создало много национальных военных формирований, самым известным из которых была 53-ья узбекская дивизия Абдул Рашид Дустума. Но все равно захват северных провинций талибами произошел слишком быстро. При наличии десятков тысяч ветеранов войны против СССР, против Талибан, против друг друга, наконец, и при относительно согласованных их действиях талибам пришлось бы приложить колоссальные усилия для завоевания афганского Севера.
Для этого они должны были бы перебросить с Юга на Север серьезные экспедиционные силы, минимум, в десяток тысяч бойцов, как они это делали в 1998 году и позднее. При этом до 15 августа через Кабул и затем перевал Саланг они пройти никак не могли. Если же говорить о горных проходах через горный хребет Гиндукуш с южного направления в направлении Бадахшана, то здесь перемещаться могли только сравнительно небольшие силы. Можно, конечно, сказать, что многие талибы или симпатизирующие им силы уже находились на Севере Афганистана. Но, очевидно, что это не могла быть армия, только мелкие партизанские группы. Тем более, что любые чужаки, родом с Юга Афганистана или даже из Пакистана сразу же стали бы заметны в местном обществе, где преобладали таджики и узбеки.
Тогда возникает вопрос, каким же образом с 11 августа вдруг в один момент пало большинство северных провинций, каким образом талибы заняли все пограничные переходы со странами Центральной Азии? Откуда у них оказалось столько бойцов? К примеру, до американского вторжения в 2001 году они держали на Севере десятки тысяч вооруженных людей и вели изнурительные бои против Северного антиталибского альянса. Теперь же им это не понадобилось. Во всех северных провинциях большинство не стало сопротивляться.
И вот здесь мы подходим к весьма тонкому моменту, который связан с общей обстановкой вокруг Афганистана. В истории этой страны всегда было много места для тайной дипломатии, с которой в Афганистане были связаны случаи предательства и внезапной смены линии фронта. Самый типичный пример это упомянутый выше узбекский генерал Абдул Малик. В 1998 году он за неделю два раза сменил линию фронта. Сначала Малик сверг Абдул Рашид Дустума и пригласил талибов, а через три дня помог местных хазарейцам их разгромить.
В свою очередь лидер хазарейцев Али Мазари в 1996 году сначала перешел на сторону талибов и выступил против таджиков Ахмад Шах Масуда, затем через несколько дней был убит талибами. После этого хазарейцы опять стали воевать против Талибана. В том же году пуштуны из формирований Гульбеддина Хекматиара массово перешли на сторону Талибан, когда их лидер вдруг объединился со своим прежним противником Ахмад Шах Масудом.
Так что во внезапных сменах линий фронта афганскими политическими группировками нет ничего нового. Просто за 20 лет американского присутствия мы об этом подзабыли. Теперь же мы снова увидели, как это может происходить. Но что важно, такие внезапные маневры очень часто связаны с позицией внешних сил. Например, Пакистан сначала поддерживал Хекматиара, потом стал поддерживать Талибан и это стало причиной перехода многих пуштунов на сторону последнего. Когда Малик сверг Дустума, а затем снова вернулся на сторону Северного альянса, тогда это связывали с позицией Узбекистана, который оказал давление на Малика.
Все эти истории стоит вспомнить, потому что такое грандиозное фиаско афганской армии и полиции, а также многих представителей национальных меньшинств, их переход на сторону Талибан, скорее всего, связано именно с внешним фактором. Главная интрига здесь заключается в самом факте переговоров с Талибан, которые проводили американцы еще при Дональде Трампе.
Почему в США были настолько уверены, что талибы будут соблюдать договоренности? Почему американская сторона подписала соглашение, в котором четко зафиксировала дату вывода своих войск? Почему афганское правительство подключили к переговорам постфактум? При таких условиях талибам надо было просто тянуть время и ждать развития событий, что, собственно, и происходило во время межафганских переговоров в Дохе. Если американцы все равно уходят, то зачем талибам вообще договариваться.
При Трампе вопрос ухода из Афганистана был не только реализацией заявленных им предвыборных обещаний, но также отражением роста в американском истеблишменте и в общественном мнении изоляционистских настроений. До второй мировой войны изоляционизм был более характерен для политики США. Нынешняя же, более экспансионистская модель стоит дорого и не приносит особых результатов. В этом контексте Афганистан для США — это очевидный балласт. Тем более, что он является континентальной страной и для американцев все пути доставки грузов проходят либо через Пакистан, либо через Центральную Азию.
Однако на центральноазиатском направлении транспортировка американских грузов сталкивается с трудностями из-за действий России, которой не нравится присутствие США в регионе, она считает его зоной своего влияния. Ситуация особенно обострилась после 2014 года. До этого времени американцы могли использовать транспортные пути через Россию. Но после событий в Украине ситуация в российско-американских отношениях заметно изменилась. Достаточно вспомнить, какому информационному давлению подверглось решение Казахстана предоставить порт Актау для транзита невоенных грузов в Афганистан.
В то же время дорога через Пакистан связана с необходимостью договариваться с этой страной. При президенте Трампе в американо-пакистанских отношениях были свои сложности. Кроме того, США при Трампе вышли из соглашения по иранской ядерной программе, что привело к росту напряженности между США и Ираном в Ираке и Сирии. Многие говорили о возможности начала войны, особенно после убийства американцами командующего секретным подразделением иранского корпуса стражей исламской революции Касема Сулеймани.
В такой ситуации сравнительно немногочисленная группировка войск США, которая еще оставалась в Афганистане выглядела уязвимой. Это при президентстве Барака Обамы контингент в 100 тыс. американских военных с точки зрения Ирана был угрозой. После 2014 года это количество было сокращено в 10 раз. К моменту начала президентства Джо Байдена американцы имели в Афганистане только 3,5 тыс. военных и определенное число контрактников.
С учетом того, что при Байдене речь шла о возможности возвращения США к соглашению с Ираном по ядерной программе, можно было предположить, что новый американский президент скорректирует и решение Трампа о выводе войск из Афганистана. Понятное недовольство талибов Вашингтон мог в принципе проигнорировать. Если бы американцы остались, то и позиция армии, полиции не вызывали бы сомнений.
Но Байден предпочел продолжить политику Трампа и даже усилить ее. Фактически речь теперь шла об эвакуации американцев, а это уже совсем другая история. Эвакуация для военных имеет четкие приоритеты, она связана с безопасностью выводимого контингента, то есть должна пройти быстро и без потерь. Политические вопросы в данном случае военных интересуют меньше всего.
И вот тут мы подходим к самому тонкому моменту. Политическая составляющая ухода США из Афганистана теоретически должна была быть связана с обеспечением позиций поддерживаемого ими ранее правительства. Примерно так, как это было в случае с выводом советских войск в 1989 году или уходом самих американцев из Южного Вьетнама в 1973 году.
Это было необходимо, как минимум, для сохранения лица великой державы, чтобы уход не выглядел, как поражение. Поэтому и нужны в таких случаях пару лет, когда лояльный режим существует вроде бы сам по себе при помощи советников и сохранении финансирования. Только потом можно сказать, что режим оказался-то слабым, не смог удержаться. Главное, чтобы его падение не связывали напрямую с выводом войск великой державы.
Но в нашем случае Байден уже в середине августа заявил, что это афганское правительство оказалось недееспособным. Он сказал, что задача американцев в Афганистане была связана с ликвидацией террористов, нанесших удар по США в 2001 году, что перед США не стояло задачи построить здесь государство.
Очевидно, что это попытка сделать хорошую мину при плохой игре. Какими бы прагматичными ни были соображения, которые привели США к необходимости уйти из Афганистана, все равно этот уход имел отношение к вопросам идеологии. Но американцы не могут признать, что неудачной оказалась сама попытка осуществить государственное строительство в Афганистане на основе западноевропейской демократической модели. Это было бы против базовых принципов их идеологии. Поэтому проще было сказать, что виноваты сами афганцы, как бы нелогично это не звучало.
Но именно этот момент и стал причиной того невероятного потрясения, с которым столкнулись широкая общественность и политические круги США и Европы на фоне нынешнего кризиса в Афганистане. Для них самым шокирующим как раз и оказалась идеологическая составляющая афганского кризиса. Особенно потому, что поддерживаемая ими идеологическая модель рухнула и вместо нее к власти пришли сторонники довольно архаичной религиозной идеологии.
То есть, это даже не коммунисты, как это было в случае с Южным Вьетнамом в 1975 году или с Китаем в 1949 году. Потому что коммунистическая идеология все-таки связана с модернизацией, образованием и прогрессом, пусть даже в жесткой тоталитарной манере.
В данном случае к власти пришли люди, которые для европейского мышления выглядят как носители средневековых традиций. Талибан для среднестатистического американца или европейца это нечто непонятное, но связанное с темными временами. Это не Турция с ее модернистским исламом. Это не Пакистан с его английским правом и английской системой образования. Это не Саудовская Аравия и тем более не Эмираты, Катар, Кувейт с их салафизмом, который при этом стремится к модернизации. Поэтому сдача позиций в Афганистане и вызвала такое потрясение в США и Европе. В определенной степени это даже привело к удару по идеологической матрице западноевропейской демократии, которая со времен Фрэнсиса Фукуямы и его статьи «Конец истории» рассматривалась как единственно верное учение.
Политические круги США всего этого не учли. Может быть, это произошло как раз потому, что архитектором всего процесса у них был Залмай Халилзад, сугубо восточный и весьма прагматичный политик. Перед ним стояла задача, он ее решил. Вернее, он был частью системы, которая придерживалась прагматичного подхода.
В связи с тем, что в последнее время появляется все больше информации о переговорах, происходивших на самых разных уровнях перед уходом США, тогда можно предположить, что все произошедшее стало результатом именно этого. Отчасти об этом известно, например, о визитах представителей Талибан в Иран, Китай, Россию, но многое наверняка осталось за кадром.
Потому что мы не можем знать, кто и каким образом убедил, к примеру, Тегеран не поддерживать хазарейцев и не препятствовать приходу Талибан к власти. Какие аргументы были предъявлены в Москве и Пекине? Почему они не увидели проблемы в победе Талибан? Почему в Ташкенте были так спокойны, когда за пару дней капитулировали провинции с преимущественно узбекским населением?
По сути, единственной страной, которая этим летом сильно нервничала по поводу успехов талибов на Севере Афганистана, был только Таджикистан. В Душанбе проводили невероятно масштабные маневры, обращались в ОДКБ, в общем, били в набат. Но это и понятно, они не могли быть в курсе происходящего на уровне Ирана, Китая, России, Пакистана и т.д. Но таджикское руководство не могло не видеть, что таджики на Севере Афганистана стремительно теряют свои позиции и это его явно беспокоило.
Вот и получается, что кому это было положено, все явно были в курсе происходящего. Даже если их не совсем устраивало возможное развитие событий, то в принципе они были не против обсуждаемого варианта. Тем более, что в конечном итоге все выглядело как практически сокрушительное поражение США в одном из стратегически важных регионов.
Естественно, что для Ирана, Китая и России такой вариант выглядел довольно привлекательным с учетом их сложных отношений с американцами. Уход США означал, что этим странам больше не надо будет беспокоиться относительно их присутствия в этом регионе. Кроме того, если американцы уходят из Афганистана и если это является признаком их отказа от прежней политики, то для Китая, Ирана и России это может означать, что и на других направлениях США также могут пойти на соглашения с ними.
Если в рамках прежней стратегии в Вашингтоне сочетали свои геополитические интересы с идеологией, то, в Иране, Китае и России могли подумать, что, возможно, в своей новой политике они будут более прагматичными. Соответственно, с ними можно будет договариваться, в том числе по распределению зон ответственности в мировой политике. Понятно, что это вполне отвечало бы интересам Ирана, Китая и России.
В любом случае они явно не собирались мешать США совершать, с их точки зрения, своего рода геополитическое и идеологическое харакири, эвакуируясь из Афганистана таким спешным образом. Но при этом им все равно нужны были гарантии. Для Ирана было важно, чтобы талибы не трогали шиитов-хазарейцев, для России, чтобы они не угрожали Центральной Азии, для Китая, что они не будут поддерживать радикально настроенных уйгуров.
Очевидно, что для политических кругов этих стран нужны были более весомые гарантии, чем те, которые им могли дать только представители талибов. В этом смысле визиты талибов в Иран, Китай и Россию в июле 2021 года носили скорее демонстрационный характер. Этого явно было недостаточно для того, чтобы не вмешиваться в ситуацию. Как минимум, это справедливо в отношении Ирана.
Для политики на Востоке все-таки обязательно должен быть какой-то контрагент, с которым можно подписать соглашение и который будет гарантировать его исполнение. В этом смысле такие гарантии Ирану, Китаю и России в эти трудные летние дни мог дать только Пакистан. И вот здесь мы выходим на ключевой элемент всей системы принятия решений вокруг августовских событий в Афганистане, им явно был Пакистан.
Только Пакистан был достаточно влиятелен для Ирана, Китая и России, чтобы гарантировать выполнение талибами обязательств. Только Пакистан был способен усилить талибов настолько, чтобы они были в состоянии создавать вооруженное давление по всей территории Афганистана – от Нимруза до Герата, от Бадахшана до Джелалабада. Среди боевиков Талибана, которые после середины августа в изобилии бродили по улицам афганских городов, были хорошо заметны люди с внешностью, которая более типична для Южной Азии. Это даже были не совсем пуштуны, хотя таковых также было очень много. В любом случае пакистанцы имеют возможность использовать практически неограниченные людские ресурсы из числа собственных пуштунов из провинции Хайбер-Пактунхва. Только представители Пакистана из числа пуштунов были способны убедить афганских военных, пуштунов по происхождению, отказаться от вооруженного сопротивления.
Только представители Пакистана были в состоянии провести переговоры со многими влиятельными людьми в Афганистане на местах, например, в тех же северных провинциях. Только это могло обеспечить их нейтралитет в момент наступления талибов и отказ от сопротивления. Без всякого сомнения, это было важным условием для настолько быстрого и бескровного занятия афганского Севера со всеми его национальными меньшинствами и традициями сопротивления власти талибов.
Только Пакистан мог обеспечить стратегическое планирование при организации наступления талибов. Это тогда, когда они в первую очередь захватили пограничные пункты на границе с Центральной Азией, а также Ираном и таким образом сделали невозможным воссоздание Северного антиталибского альянса. Именно это решение, по сути, предопределило падение афганской власти.
Только Пакистан был настолько влиятелен, что смог договориться с США и убедить их в том, что они смогут обеспечить относительно благопристойное поведение талибов, чем это было до 2001 года. Такое развитие событий весьма вероятно, особенно на фоне того, что США вообще пошли на переговоры с Талибан на самом высоком уровне. Кроме того, в дни августовского кризиса в Афганистане они вполне спокойно находились и до сих пор находятся в непосредственной близости с вооруженными талибами.
Невольно возникает вопрос, почему они не опасаются каких-либо действий со стороны вооруженных отрядов Талибан, почему они так уверены в том, что люди, которых они держали годами в тюрьме в Гуантанамо, и которых называли террористами, будут вести себя по правилам? Почему, в конце концов, они уверены в их договороспособности?
В данном случае просто напрашивается посредник, кто все обеспечивает и гарантирует. Очевидно, что единственным кандидатом на это может быть только Пакистан. К тому же уже становится известным, что пакистанские граждане начинают активно участвовать в политических процессах на Юге Афганистана.
В целом Пакистан очень удобный кандидат на роль ответственного за Талибан и это даже безотносительно его участие в создании этой организации в 1994 году. Во-первых, пакистанцы имеют давние отношения и с США, и с Китаем. Во-вторых, в Пакистан достаточно людей и организаций с радикальными взглядами на религию, но армия и спецслужбы этой страны их контролируют и держат в приемлемых рамках. В-третьих, Пакистан с начала 1990-ых годов заинтересован в открытии транспортных коридоров в Центральную Азию. Для него это очень важно, потому что его отношения с Индией остаются весьма напряженными.
Если Талибан обеспечит порядок, пусть даже весьма жесткий, это явно обеспечит реализацию всех проектов. Например, строительство железной дороги из узбекского Термеза в пакистанский Пешавар или строительство ТАПИ (Трансафганского газопровода) из Туркменистана в Пакистан. Все это напрямую отвечает интересам Пакистана и в определенной степени также и США. Потому что во время их присутствия в Афганистане все эти проекты сталкивались с проблемами из-за угроз безопасности. В то время как существование транспортных коридоров из Центральной Азии, которые не проходили бы через территории Ирана, Китая и России, с 1990-ых годов всегда являлось частью американской стратегии в отношении этого региона.
Поэтому Пакистан фактически стал главным распорядителем ситуации в Афганистане. Теперь Исламабад отвечает за безопасность других стран, что волнует государства Центральной Азии, Китай и Россию, за поведение Талибан в отношении женщин, что беспокоит западные страны, а также религиозных меньшинств, что является предметом беспокойства Ирана. Кроме того, Пакистан должен думать о том, как избежать коллапса в экономике Афганистана в ситуации, когда прекращается его финансирование со стороны США, когда неизбежно сокращение рабочих мест. Особенно это характерно для занятости, которая обеспечивалась государством.
По сути, проблема сегодня заключается даже не столько в тех десятках тысяч афганцев, которые пытаются бежать из страны, потому что они работали на американцев и другие западные страны. Гораздо большие сложности могут быть связаны с практически неизбежным экономическим кризисом. Помимо потери средств к существованию для миллионов людей, совершенно непонятно, как будет финансироваться критически важный импорт в Афганистан, в первую очередь продовольственный. Особенно с учетом того, что заморожены средства центрального банка Афганистана.
В Афганистане сегодня проживает около 38 млн. человек населения. Это примерно в два раза больше, чем было в 2001 году. Падение экономики может привести к настоящей катастрофе с миллионами отчаявшихся людей. Удержать их будет очень сложно, если не невозможно.
Так что, кто бы ни провел эту тайную операцию по захвату власти в Афганистане, кто бы ни договаривался о капитуляции военных и полицейских, он создал невероятно сложную ситуацию, у которой нет простого решения. Вернее, можно предположить, что было успешно решено много тактических задач для многих участников. Но вот что касается стратегии, то здесь больше вопросов, чем ответов.
Но надо признать, что операция была реально круто проведена и к ней явно долго готовились. Между прочим, в ноябре 2001 года талибы тоже рассыпались как карточный домик даже без участия американской пехоты. Пуштуны тогда в основном разошлись по домам. Выходцы из Пакистана отправились к себе. Только на Севере узбеки и таджики окружили группировку талибов, в которой было много иностранных боевиков и пакистанцев. Тогда злые языки говорили, что самых важных пакистанцев вывезли самолетами из аэропорта Кундуза в Пакистан. Большинство оставшихся погибло от рук бойцов узбекского генерала Дустума, которые закрыли их в железнодорожных контейнерах и оставили на солнце.
Сегодня Дустум пытается сопротивляться. Между прочим, появлялась информация, что он якобы прибыл в Панджшер, где Ахмад Масуд, сын Ахмад Шах Масуда, и вице-президент Амрулла Салех как раз стремятся организовать сопротивление. Информация про Дустума не совсем точная, но таджикские лидеры все-таки полагают, что смогут продержаться в Панджшере какое-то время, пока талибы не проявят себя в негативном плане. Возможно, они рассчитывают, что тогда у них появится надежда, что внешние силы могут изменить свою позицию по нынешнему кризису. Или, как минимум, они смогут заключить свою сделку или с талибами, или с Пакистаном. То есть, речь идет об улучшении переговорной позиции.
В афганской истории было много тяжелых, трагических моментов. Сегодня мы стали свидетелями, возможно, самого тяжелого из них. Тем более, что речь идет о провале проекта создания модели современного государства со всеми его институтами. Это государство просто исчезло, испарилось за несколько дней, оставив за собой растерянных людей и четкое ощущение конца истории. Понятно, что не в том смысле, который вкладывал в эти слова Фукуяма 30 лет назад.