Этим летом события в Афганистане происходят настолько быстро, что это приводит к появлению множества трудных вопросов, отсутствие четких ответов на которые не может не вызывать состояния напряженного ожидания и у политиков, и у общества. Особенно это характерно для общественности государств Центральной Азии. Здесь возникает серьезное беспокойство относительно развития ситуации в Афганистане. Тем более, что создается такое впечатление, что движение Талибан с его весьма архаичными представлениями о жизни вполне может прийти к власти в этой стране. Естественно, что это не может не вызывать появления весьма пессимистических, даже панических настроений в общественном мнении.
Несомненно, что на весьма негативное восприятие происходящего повлиял чрезвычайно быстрый уход американцев из Афганистана. Это выглядело практически как экстренная эвакуация, особенно в случае с авиабазой Баграм около Кабула. Весь мир облетели кадры брошенной техники и вооружений. Тем более, что по рассказам афганских военных из правительственных сил они не были предупреждены о происходящем и появились в Баграме уже потом по собственной инициативе. Подобная информация создает впечатление о низком уровне координации и доверия между американскими военными и их прежними союзниками, если, конечно, она справедлива.
Естественно, это не могло не вызывать аналогий с поспешной эвакуацией американцев из Сайгона в Южном Вьетнам в 1973 году, который затем привел к падению местного проамериканского режима в 1975 году. После этого из Вьетнама было эвакуировано много бывших вьетнамских сотрудников местного проамериканского правительства. В связи с этим весьма характерно, что по данным информационного агентства Bloomberg Вашингтон якобы обратился к правительствам Узбекистана, Таджикистана и Казахстана с просьбой временно разместить 9 тыс. афганцев из числа помощников американских военных ради их безопасности.
Появление такой информации, которая не была подтверждена официально, создавало впечатление, что США как-то не уверены в стабильности правительства в Кабуле и могут готовиться к тому, что власть может перейти к движению Талибан. Потому что только в этом случае могла теоретически возникнуть необходимость скорейшей эвакуации лояльных им афганцев.
На этом фоне общее тревожное настроение усугублялось еще и тем, что движение Талибан начало довольно активно занимать самые разные территории внутри Афганистана, тесня при этом правительственные войска. Самым неожиданным было то, что талибы вдруг заняли пограничные пункты вдоль большей части границ с Центральной Азией и даже некоторые на границе с Ираном. Последнее обстоятельство выглядело особенно поразительным с учетом того, насколько большим влиянием пользуется Иран среди шиитов-хазарейцев в Афганистане и насколько большое значение для них имеет контроль границы между Афганистаном и Ираном.
Тем не менее, факт остается фактом. Талибы подняли свой флаг вдоль практически всей линии границы с Таджикистаном, Узбекистаном и, похоже, что и с Туркменистаном, а также на отдельных участках границы с Ираном. В некоторых случаях афганские пограничники отступили на территории Таджикистана и Узбекистана, а затем были переправлены в Кабул.
Установление талибами контроля над северной границей Афганистана имеет особое значение с учетом того, что Центральная Азия в 1990-ых годах для афганских национальных меньшинств – таджиков, узбеков, туркмен, была чем-то вроде стратегического тыла. Именно отсюда осуществлялось снабжение оружием и материальными ресурсами Северного антиталибского альянса и это обеспечивало его устойчивость в борьбе с Талибан в период с 1996 по 2001 годы.
Поэтому потеря большинства пограничных пунктов, по сути, означала, что северные меньшинства фактически оказываются отрезанными от государств Центральной Азии. Между прочим, это дало основания для появления конспирологических теорий о том, что это произошло совсем не случайно, якобы это часть некоего плана, чтобы не допустить возникновения нового издания Северного альянса. Хотя в данном случае естественно возникает непростой вопрос – чей именно это может быть план?
Собственно, нынешняя ситуация в Афганистане и вокруг него в целом дает богатую почву для разного рода конспирологии. В том числе потому, что основные события происходят за кулисами событий, условно говоря, борьба идет «под ковром». По образному выражению бывшего британского премьер-министра Уинстона Черчилля, именно так проходила политическая конкуренция в бывшем СССР, в ходе которой время от времени на поверхность выбрасывали чей-то «политический труп».
В какой-то мере это характерно и для современной ситуации в Афганистане и вокруг него. Закулисные переговоры, которые сегодня напряженно ведутся в Дохе, Тегеране, Москве, Исламабаде, множестве других центров принятия решений, являются важной частью сложной политической и геополитической игры вокруг Афганистана. Понятно, что она в основном проходит за кулисами событий.
В частности, весьма показательны переговоры, которые движение Талибан проводило с 7 по 9 июля в Иране. Их надо рассматривать не только в контексте, собственно, афганской проблематики, но также и с точки зрения весьма сложных отношений между Тегераном и Вашингтоном в связи с иранской ядерной программой. Так, в Иране только что президентом стал представитель условного консервативного крыла Ибрахим Раиси. Казалось бы, что иранцы в связи с этим должны быть весьма рады тому, что США уходят из Афганистана. Для них это выглядит как неудача американской политики.
Кроме того, Тегеран располагает весьма значительными проиранскими военными формированиями в Сирии и Ираке, включая отдельное подразделение «Фатимиюн», состоящий из афганских шиитов-хазарейцев, а также несомненной решимостью для их применения в случае необходимости. Естественно, что после ухода США из Афганистана Иран становится одним из наиболее важных игроков на политическом поле этой страны. Собственно, именно поэтому делегация во главе с руководителем офиса движения Талибан в Катаре Шер Мухаммад Аббас Станикзаем и направилась в Тегеран, где 7 июля прошли переговоры с министром иностранных дел Ирана Мохаммад Джавад Зарифом.
В Тегеране явно хотели прояснить позицию талибов по поводу будущего политического устройства Афганистана и места в нем шиитов-хазарейцев. В свою очередь талибы очевидным образом хотели избежать конфронтации с Ираном и более активной поддержки им своих сторонников в Афганистане.
В свою очередь Иран заинтересован в снятии санкций, которые губительно сказываются на его экономике. Поэтому для него уход американцев из Афганистана создает новые возможности. Кроме всего прочего это означает, что на восточном направлении, фактически в иранском тылу, не будет больше американских военных сил и главное, военных аэродромов. Потому что в последние годы много говорили о возможности нанесения американцами или израильтянами военных ударов против Ирана. На фоне этих разговоров в Тегеране не могли не опасаться американской группировки в Афганистане и особенно аэродромов, где могла базироваться ударная авиация.
При этом США своей поспешной эвакуацией создают впечатление того, что они если и не уходят совсем из региона, то заметно снижают здесь свое присутствие. Если это и не поражение, как склонны думать многие наблюдатели, то, как минимум, потеря прежних амбиций и связанных с этим возможностей. Но в то же время, это в определенном смысле создает условия для достижения договоренностей между Вашингтоном и Тегераном по комплексу вопросов о санкциях, ядерной программе и разделе сфер влияния, например, в Сирии. Потому что если вы проводите тактическое отступление из стратегически важного региона, то почему бы вам не начать договариваться с оппонентом уже на других условиях.
В такой ситуации начало новой войны в Афганистане и воссоздание в связи с этим Северного антиталибского альянса в целом никак не отвечает интересам Ирана. Поэтому в Тегеране и проводили переговоры с делегацией Талибан. Иранцев бы устроило получение определенных гарантий от талибов по поводу сохранения позиций шиитов-хазарейцев в афганской политике.
Это значит, что в целом иранцы заинтересованы в сохранении республиканской модели в Афганистане. Хотя талибы напротив поддерживают идею исламского эмирата без уточнения принципов его формирования. Тем не менее, они уже заявляли о готовности к компромиссу. Скорее всего, этот вопрос и находился в центре происходивших переговоров в Тегеране. Талибы явно не могут игнорировать военную мощь Ирана и его немалые возможности по созданию антиталибской коалиции в случае появления такой необходимости. Этого они хотели бы избежать, значит, должны идти на уступки.
Практически одновременно 8 июля в Москве проходили переговоры талибов с руководством России. И здесь интерес талибов, как и в Иране, несомненно, заключался в том, чтобы Россия и ее союзники в Центральной Азии не стали бы поддерживать идею формирования новой антиталибской коалиции в Северном Афганистане в духе Северного антиталибского альянса 1990-ых годов. Поэтому талибы сделали в Москве ряд заявлений о том, что не будут угрожать государствам Центральной Азии, не станут поддерживать ИГИЛ и будут контролировать торговлю наркотиками.
Все эти заявления в целом не противоречат известным принципам политики движения Талибан. Это по-прежнему все еще преимущественно пуштунское движение и его представители на всех уровнях ранее заявляли, что не имеют планов по экспансии на север, в Центральную Азию. С ИГИЛ у Талибан идеологические противоречия, связанные с разными религиозными взглядами, с чем были связаны отмечавшиеся ранее столкновения сторонников двух организаций. ИГИЛ или ИГ это в первую очередь радикальные салафиты. В то время как Талибан тесно связан с так называемым деобандийским направлением в исламе. Это весьма архаичная идеология, ее проявления можно было наблюдать в период правления талибов в Афганистане с 1996 по 2001 годы, но это все-таки не салафиты. Если же говорить о наркотиках, то известно, что талибы в 1990-ых выступали против их выращивания.
Так что переговоры в Москве вполне могли быть продуктивными и для талибов, и для российского руководства. Причем, для последнего было весьма важно, что талибы вели именно с ним переговоры о тех вопросах, которые имеют прямое отношение к государствам Центральной Азии.
Естественно, что это лишний раз подчеркивает влияние России в Центральной Азии, которая на переговорах в Москве фактически выступила от имени Казахстана, Таджикистана и Кыргызстана и делала это на основании их участия в ОДКБ. Хотя в данном случае талибы проводили переговоры вовсе не с этой уважаемой организацией, а с руководством России.
Вполне возможно, что в Центральной Азии такой тонкий нюанс переговоров талибов с Москвой мог вызвать определенные вопросы. К примеру, у Таджикистана, который 7 июля обращался в ОДКБ с просьбой о помощи, на что российский министр иностранных дел Сергей Лавров 8 июля ответил, что если на Таджикистан нападут, то тогда ОДКБ ему и поможет. То есть, не раньше самого момента нападения. Между прочим, это происходило накануне визита в Москву делегации талибов, во время которого они как раз и заявили, что не будут нападать на Центральную Азию.
В этой ситуации обращение Таджикистана к ОДКБ с просьбой о помощи говорит либо о недостатке информации у таджикского руководства о планах Москвы, либо о том, что Таджикистан в целом не удовлетворен ходом событий в самом Афганистане и на границе с ним. В таком случае получается, что у Таджикистана, и у России разное отношение к происходящему в Афганистане, а, следовательно, могут быть и разные интересы. И если Москва в принципе готова к переговорам с талибами, то у Душанбе могут быть другие приоритеты.
Здесь надо учитывать, что на афганской территории вдоль границ с Таджикистаном в основном проживает родственное таджикское население. Соответственно, усиление талибов в Афганистане в первую очередь означает общее ухудшение его положения. В такой ситуации контроль талибов над границей между двумя странами ведет к тому, что Таджикистан не сможет выполнять функции стратегического тыла для афганских таджиков, как это было в 1990-ых годах. А это в свою очередь заметно снижает его самостоятельное значение в условиях геополитической игры в регионе.
В этой связи вполне логично упомянуть Урумчийское соглашение. В него входят Китай, Афганистан, Пакистан и Таджикистан. Последние две страны как раз и были теми территориями, откуда в период с 1996 по 2001 годы происходило снабжение противоборствующих сторон в Афганистане. Тогда с территории Таджикистана Россия и Иран как раз и поддерживали Северный альянс, а Пакистан в свою очередь движение Талибан. В данном контексте Урумчийское соглашение де-факто означает усиление роли Китая в регионе в целом, и в Афганистане в частности. С учетом экономического и политического влияния Китая на Пакистан и Таджикистан, понятно, что они должны будут учитывать его мнение по многим вопросам, включая ситуацию в Афганистане.
Но совершенно очевидно, что такая тенденция не могла устроить Россию, у которой традиционно было значительное влияние в Таджикистане. Здесь находится 201-ая российская военная база, многие мигранты из Таджикистана работают в России. При этом у России также хорошие отношения с Китаем. Тем не менее, такое усиление его позиций не может в полной мере соответствовать российским интересам в Центральной Азии. Как минимум, это уже конкуренция за геополитическое влияние.
Понятно, что России сложно соревноваться с Китаем на равных, у нее нет ни готовности, ни особых возможностей тратить в регионе финансовые ресурсы, как это может себе позволить Пекин. Собственно, это и стало главной причиной того, что таджикские власти стали все больше ориентироваться на Китай.
В такой ситуации главным инструментом обеспечения влияния Москвы в Центральной Азии остается безопасность. Именно поэтому российские власти на самых разных уровнях в последние годы все время говорили о террористической угрозе со стороны Афганистана. Понятно, что когда речь идет об угрозе безопасности, то сразу же повышается значение механизмов по ее обеспечению. В случае Центральной Азии это ОДКБ. Следовательно, у государств этого региона любая внешняя угроза теоретически должна повысить заинтересованность в поддержке со стороны России. Соответственно, экономический фактор автоматически отходит на второй план.
Заметим, что в то же самое время и американцы, и представители движения Талибан опровергали существование какой-либо угрозы для Центральной Азии с юга. Американцы напротив лоббировали открытие новых транспортных коридоров через Афганистан с севера на юг. С этим было связано много разных проектов, например, Большая Центральная Азия, строительство железной дороги из Узбекистана в пакистанский Пешавар, газопровода из Туркменистана в Пакистан.
Конечно, все эти проекты были весьма рискованными в ситуации, когда в Афганистане не было военно-политической стабильности. Но в то же время они как раз и должны были привести к созданию такой экономической ситуации, которая могла бы обеспечить эту стабильность.
Самым показательным здесь было два важных момента. Сразу два государства из Центральной Азии – Узбекистан и Туркменистан были среди тех, кто был заинтересован в реализации этих проектов и оба эти государства не входят в ОДКБ. При любых прочих обстоятельствах они самостоятельно формируют свои отношения со всеми игроками. Поэтому, собственно, делегация талибов 10 июля направилась в Туркменистан, где они явно обсуждали не только вопросы безопасности на границе, но и судьбу газопровода ТАПИ.
В то же время Узбекистан традиционно весьма активен на афганском направлении. С одной стороны, у него есть влияние на узбекскую общину в Афганистане, а это около 10% населения. С другой стороны, Ташкент заинтересован в том, чтобы выйти к южным морям, что существенно облегчает его экономическое положение. Вместо того, чтобы вести грузы до российских портов на Дальнем Востоке или в Прибалтике, а также обратно, гораздо проще доставить их до пакистанских портов Карачи, Гвадар и других. Поэтому Ташкент анонсировал строительство железной дороги из афганского Мазари-Шарифа в пакистанский Пешавар как раз накануне вывода американских войск. Кроме того, узбекские официальные лица не проявляют особого беспокойства в связи с последними событиями в Афганистане. Можно предположить, что, как минимум, они не видят в этом ничего особенного.
Однако того же нельзя сказать про Таджикистан, в котором беспокойство выражают весьма активно. Разница, скорее всего, в том, что в ходе последних событий заметно ослабляются позиции таджиков в Афганистане. А это приводит к серьезным изменениям ситуации и для них, и для Таджикистана.
В случае с Таджикистаном снижается его значение для основных геополитических игроков, включая Китай, Россию и даже США. Потому что, если не будет конкуренции внутри Афганистана, возможно, что и войны, тогда Таджикистан теряет значение как вероятный главный тыловой район и опорная зона для некоторых политических сил в Афганистане, в первую очередь афганских таджиков. Если же влияние афганских таджиков в Афганистане снизится, тогда Таджикистан станет менее интересен для всех возможных игроков в качестве возможного канала взаимодействия с ними по самому широкому кругу вопросов.
В то же время именно для афганских таджиков сейчас ситуация складывается не самым выгодным образом. Последние 20 лет они были одной из наиболее важных сил в разных правительствах Афганистана. Таджиков было много в армии, службах безопасности. При президенте Ашрафе Гани их влияние несколько сократилось. В частности, на севере Афганистана несколько усилились позиции пуштунов в тех же вооруженных силах и пограничных войсках. Одного из самых влиятельных таджикских политиков Атта Мохаммад Нура отстранили от должности губернатора провинции Балх с центром в Мазари-Шарифе.
Однако сегодня таджики мобилизуются. Они проводят манифестации вооруженных ополченцев в Кабуле и населенных таджиками районах, выражают готовность сражаться с талибами, если они захотят перейти в наступление. 14 июля появилась информация, что правительственные войска отбили один из районов в Бадахшане. Видные таджикские генералы играют все более заметную роль. В частности, после ухода американцев с ключевой базы Баграм, ее комендантом стал генерал Кухистани. Согласно фамилии, он выходец из горного района Кухистан к северу от Кабула, населенного таджиками.
Безусловно, афганские таджики представляют собой весьма внушительную силу. Они вполне способны даже без поддержки других частей армии удержать свои позиции под Кабулом и в тех районах Северного Афганистана, населенных преимущественно таджиками. Но здесь главная проблема находится не в военных делах. Сегодня у таджиков нет политической фигуры, равной Ахмад Шах Масуду. Весьма многочисленные политики расколоты на сторонников его брата Зии Масуда, на приверженцев Абдуллы Абдуллы, Атта Мохаммад Нура, Исмаил-хана, Амруллы Салеха. Кроме того, есть еще деление на панджшерцев, бадахшанцев, герати, кабули и многие другие группы дариязычного населения, которое часто в Афганистане называют общим термином таджики.
Но самое важное, что без поддержки узбеков и хазарейцев очень сложно воссоздать рабочую модель Северного антиталибского альянса, каким он был раньше. В то же время, без внешней поддержки со стороны Ирана, России, Таджикистана таджикам самостоятельно будет очень сложно продержаться в бурных водах новой афганской политики. Вопрос не в том, что они готовы к войне за свои интересы, вопрос в том, чтобы на происходящих политических торгах у их оппонентов создавалось такое впечатление.
К тому же, в Афганистане все еще действует фактор американского влияния. Главным образом он связан с продолжающимся финансированием армии и правительства. Пока правительственные структуры едины, они получают финансирование. Понятно, что стоит им начать конфликтовать друг с другом, финансирование может сразу прекратиться. Во многом поэтому, собственно, сегодня и не происходит событий, подобных тем, которые имели место в1992 году.
Тогда таджикская часть афганской армии и спецслужб перешла на сторону Ахмад Шах Масуда. Соответственно, пуштуны из соответствующих структур перешли на сторону командиров пуштунского происхождения, главным образом Гульбеддина Хекматиара. Но это стало возможным потому, что Россия при президенте Борисе Ельцине прекратила финансирование просоветского правительства Наджибуллы.
США этого делать пока не собираются. Они готовы продолжать финансирование, а это означает, что многочисленные формирования афганской армии и, что немаловажно, вооруженной милиции на местах, будут продолжать противостоять талибам. Как минимум, они не дадут движению Талибан заявить о своей победе на подконтрольных им территориях.
В данном случае надо иметь ввиду, что последние успехи талибов были связаны главным образом с ситуацией на местах. Это когда под их флагами выступают самые разные группы в регионах, которые увидели в уходе американцев возможность усилить свои позиции на местном уровне. Но это же является фактором слабости талибов, потому что другие группы на местах увидели в этом угрозу своим интересам. Поэтому в ответ на первые успехи талибов они также стали активизироваться. Первыми стали таджикские командиры на севере Афганистана. Но также активизировались и лояльные правительству Ашрафа Гани пуштуны на юге и востоке.
Президенту Афганистана необходимо продемонстрировать свои возможности, что правительство может контролировать ситуацию и быть центром распределения ресурсов. Но также надо было ответить на недовольство национальных меньшинств, в первую очередь таджиков. Тем более, что действия последних говорят о том, что они в принципе готовы самостоятельно выступить против Талибана. Поэтому они организуют ополчения, проводят в Кабуле демонстрации вооруженных людей.
В связи с этим правительственные войска стали докладывать о своих успехах в пуштунских районах. 13 июля командир корпуса сил специальных операций Афганистана Хибатулла Ализай заявил о ликвидации двух высокопоставленных талибов. Характерно, что этот генерал является выходцем из крупного клана ализай племени дуррани. Племенная милиция разных кланов из числа дуррани в провинциях Кандагар и Гильменд все годы войны в Афганистане была важным фактором местной системы внутриполитических отношений, в том числе в отношениях с талибами. В 1994 году Талибан начинал с казни племенного вождя дурранийского клана ачакзай Мансура Ачакзая. В 2001 годы племенные вожди отказали талибам в поддержке. Сегодня в этих провинциях исход борьбы за власть между правительством и Талибан все так же во многом зависит от того, кого поддержат местные пуштуны из племени дуррани.
Пока же мы можем наблюдать заметную активизацию военных, как пуштунских, так и из числа национальных меньшинств. В том числе активизируются и отставные военные, которые покинули армию в последние годы. В данном случае очень важно, что нынешние афганские генералы и политики тесно связаны со своими общинами. Многие из них это бывшие полевые командиры моджахедов, которые десятилетиями вели войну, опираясь на лояльную им милицию и контролируя территории проживания своих общин.
Этим ситуация заметно отличается от времени накануне падения президента Наджибуллы в 1992 году. Он тоже опирался на местную милицию, оплачивая ее услуги. Однако между правительством и моджахедами тогда были серьезные идеологические разногласия. Кроме того, среди афганских коммунистов было много городских жителей, в первую очередь из Кабула.
Сегодня с правительством так или иначе, но все-таки связаны все бывшие моджахеды, основные крупные общины и племена. Нынешняя ситуация их в целом устраивает. Пока у них нет причин для начала открытого противостояния друг с другом, хотя противоречия, конечно, сохраняются. Наиболее влиятельные политики и кланы на местах выжидают, они смотрят на развитие ситуации и на то, какая тенденция в международных отношениях в итоге возобладает. Причем, на своих территориях они могут это делать под самыми разными флагами, включая Талибан.
Кроме того, американцы все еще держат в Афганистане представителей частных военных компаний общей численностью около 18 тыс. человек. Они обеспечивают техническое обслуживание, например, авиации, но могут и выполнять и чисто военные задачи. Поэтому все известные из СМИ успехи талибов стоит рассматривать в контексте реальной расстановки сил в Афганистане.
Например, кто на самом деле взял под контроль пограничные переходы с Таджикистаном? Если афганские силы на границе были пуштунскими, тогда их противники скорее всего были местными таджиками, но под флагами движения Талибан. Это объясняет, почему пограничники отошли в соседнюю страну и почему их потом отправили в Кабул. Если же захватившие границу талибы были преимущественно пуштунами, то почему таджикская милиция в том же Бадахшане никак не среагировала на концентрацию пуштунских формирований в своей провинции и захват ими границы, которая имеет для них столь важное значение? Еще один вопрос, кто по этнической принадлежности те военнослужащие афганской армии, которые перешли на сторону талибов? Несколько таких случаев было отмечено на севере Афганистана.
Тем не менее, все эти частные случаи не меняют общей картины. Ситуация в Афганистане и вокруг него выглядит настолько запутанной и внутренне нелогичной, что невольно возникает вопрос о сложных маневрах самых разных политических сил в поисках нового равновесия. Всем понятно, что прежний баланс сил нарушился, но не совсем ясно насколько и не является ли это частью некоей игры какой-либо из внешних сил. Это не может не беспокоить заинтересованные стороны, а таковых очень много вокруг Афганистана и внутри него.
Но точно можно сказать, что слишком многие оказались застигнуты врасплох. Например, весьма показательно, что с 12 по 16 июля в Центральной Азии будет находиться министр иностранных дел Китая Ван И. Китай явно пытается прояснить ситуацию. 13 июля китайский министр провел переговоры в Туркменистане. 14 июля пройдет встреча глав МИД стран ШОС в Таджикистане. 16-17 июля состоится саммит ШОС. Причем, здесь будет присутствовать и министр иностранных дел Пакистана Шах Мехмуд Куреши. С учетом традиционного пакистанского влияния на Талибан его присутствие в Душанбе приобретает особый смысл.
В целом очевидно, что общая установка у всех внешних участников процесса связана с поиском новой формулы баланса интересов в Афганистане и вокруг него на фоне сокращения американского присутствия в регионе, но не его прекращения. Это имеет ключевое значение, потому что от внешних сил зависит то, насколько сложными будут отношения внутри самого Афганистана.
Поэтому речь может идти только о компромиссе. Военная победа Талибан создает слишком много сложностей. В то время как невозможность такой победы в кратчайшие сроки означает, что талибам также придется договариваться. Вопрос только с кем, с нынешним правительством Афганистана или с местными этническими и религиозными общинами по отдельности?